Встреча с Андреем Андреевичем Вознесенским
в Большом театральном зале 1 сентября 1999 года
Вступительное слово А.С.Запесоцкого
Сегодня у нас в гостях выдающийся российский поэт, ставший классиком российской поэзии; человек, творчество которого входит сегодня в обязательную школьную программу; человек, которого мы любим и со стихами которого живем, — Почетный доктор нашего Университета Андрей Андреевич Вознесенский.
Андрей Андреевич Вознесенский родился 12 мая 1933 года в Москве, где закончил школу, а в 1957 году стал выпускником Московского архитектурного института. Параллельно учился рисованию у Бехтеева и Дейнеки. Но уже со школьных лет в его душе пробивало дорогу то увлечение, которое потом стало главным делом всей жизни. «Параболой гневно пробив потолок», Андрей Вознесенский врывается в душный мир современной ему тогда советской поэзии постсталинского периода. Ошеломляюще ярко, необычайно дерзко, поражая пластикой своего стиха и свежестью идей, мыслей и ощущений, вошел Андрей Андреевич в поэзию. Молодая энергия стиха вызвала радостное изумление. Первые произведения Вознесенского, с восторгом воспринятые слушателями, пробудили ощущение того, что наконец-то наступил новый этап большой российской поэзии. Надо заметить, что никто со времен Маяковского не вторгался так дерзко на поэтический Олимп, как это сделал Андрей Вознесенский.
Ругали тогда его немало: приписывали формализм, футуризм, штукатурство, абстрактный гуманизм, кривляние, космополитизм, оторванность от народа, низкопоклонство перед Западом. А Вознесенский даже не возник, он наступил, он пришел, как приходит весна после суровой зимы, как утро после ночи.
Впервые стихи Андрея Андреевича были напечатаны в 1958 году. Два сборника вышли одновременно, и оба тут жестали бестселлерами. Одновременно с этим рушится официальный миф об упадке поэзии и интереса к ней. Сами названия стихов вопиюще не вязались тогда с официальной советской символикой. Андрей Вознесенский оказался неприемлем не только для властей, но и для графоманов, — ему невозможно подражать. Пристроиться к Вознесенскому — это все равно что построить свою хижину на Везувии. Многие до сих пор не могут простить Андрею Андреевичу мировой известности: он чувствует себя как дома во многих странах мира; не могут простить и того, что Америка назвала его однажды самым любимым своим поэтом. Еще в молодости Андрей Вознесенский сказал:
Как бы нас ни корили,
но Россия одна,
как подводные крылья,
направляет меня.
Поэт остался верен своему назначению. Андрей Андреевич Вознесенский верит в то, что поэзия в России будет жить, хотя, возможно, в каких-то новых, непривычных для нас формах. Дерзкий эксперимент, новаторство, создание невиданных доселе форм на стыке традиционных жанров являют собой главную или одну из главных современных особенностей поэтики Андрея Вознесенского. Его стихи и проза последних лет, особенно «Прорабы духа», «Россия. Казино», «На виртуальном ветру», — яркое тому подтверждение; все это вы можете найти у нас в библиотеке.
Академик восьми академий мира, в том числе Российской академии образования, Американской академии литературы и искусства, Парижской академии братьев Гонкур, Академии европейской поэзии, вице-президент Русского пэн-клуба и других, Андрей Андреевич Вознесенский находится в зените своей славы, полон творческих исканий и творческих замыслов. Таков наш сегодняшний гость, замечательный российский поэт, человек, который помогает нам с вами лучше познать современность и самих себя, — Андрей Андреевич Вознесенский.
Александр Запесоцкий
В ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ НАЗНАЧЕНИИ ДЕВЯНОСТО ПРОЦЕНТОВ ДОБРА
Я рад побывать снова здесь, в этом зале, потому что помню, как здесь чудно. Я постараюсь почитать стихи, которые не читал в прошлый раз, чтобы вам было не так скучно. Только что у меня вышла новая книга, называется «Страдивари со страданья». Я сам нарисовал к ней обложку.
Сегодня, 1 сентября, хочу вас поздравить и прочитаю что-нибудь, связанное с этим днем в моей жизни.
Когда-то, давно-давно, я написал стихи, посвященные моей учительнице. Я был влюблен в нее, это была моя первая любовь, а потом я прочитал это стихотворение на советском телевидении в День учителя. Представляете, что случилось после? Мне запрещали выступать по телевидению четыре года. По-моему, эти стихи очень чистые.
Елена Сергеевна
Борька — Любку, Чубук — двух Мил,
А он учителку полюбил!
Елена Сергеевна, ах, она...
(Ленка по уши влюблена!)
Елена Сергеевна входит в класс.
(«Милый!» — Ленка кричит из глаз.)
Елена Сергеевна ведет урок.
(Ленка, вспыхнув, крошит мелок.)
Понимая, не понимая,
точно в церкви или в кино,
мы взирали, как над пеналами
шло
таинственное
о н о...
И стоит она возле окон —
чернокосая, синеокая,
закусивши свой красный рот,
белый табель его берет!
Что им делать, таким двоим?
Мы не ведаем, что творим.
Педсоветы сидят:
«Учтите,
вы советский никак учитель!
На Смоленской вас вместе видели...»
Как возмездье, грядут родители.
Ленка-хищница, Ленка-мразь,
ты ребенка втоптала в грязь!
«О, спасибо, моя учительница,
за твою высоту лучистую,
как сквозь первый ночной снежок
я затверживал твой урок,
и сейчас как звон выручалочки
из жемчужных уплывших стран
окликает меня англичаночка —
«проспишь алгебру,
мальчуган...»
Ленка, милая, Ленка — где?
Ленка где-то в Алма-Ате.
Ленку сшибли, как птицу влет...
Елена Сергеевна водку пьет.
Сейчас даже трудно представить себе, что нельзя было по цензурным соображениям напечатать слова: «Елена Сергеевна водку пьет», потому что советский учитель тогда не мог пить водку. Когда вышла книга «Треугольная груша», вместо этой строчки было многоточие.
Сегодня мы открывали Музей прессы. Там на стене висит картина Шагала. Я прочитаю стихи, посвященные Марку Шагалу, потому что он учился здесь, в Санкт-Петербурге, в академии, и пронес это через весь мир. В его синих витражах отсвет русских васильков, которые мы ему подарили, когда он приехал в Москву. Называются стихи «Васильки Шагала».
Лик Ваш серебряный, как алебарда.
Жесты легки.
В Вашей гостинице аляповатой
в банке спрессованы васильки.
Сирый цветок из породы репейников,
но его синий не знает соперников.
Марка Шагала, загадка Шагала —
рупь у Савеловского вокзала!
Это росло у Бориса и Глеба,
в хохоте нэпа и чебурек.
Во поле хлеба — чуточку неба.
Небом единым жив человек.
В них васильков голубые зазубрины —
с этой неистовой тягою вверх.
Поле любимо, но небо возлюблено.
Небом единым жив человек.
Как занесло васильковое семя
на Елисейские, на поля?
Как заплетали венок Вы на темя
Гранд опера, Гранд опера!
Кто целовал твое поле, Россия,
пока не выступят васильки?
Твои сорняки всемирно красивы,
Во поле выйдешь — будто захварываешь,
во поле углические зрачки.
Ах, Марк Захарович, Марк Захарович,
Все васильки, все васильки...
Не Иегова, не Иисусе,
ах, Марк Захарович, нарисуйте
непобедимо синий завет —
Небом Единым Жив Человек.
«Сорняки» — так у нас называли эмигрантов, которые, наверное, сохранили русскую культуру. Один из них — ленинградец Михаил Шемякин, чудный художник. Он издал впервые и на свои деньги собрание сочинений Владимира Высоцкого. В нем есть и мои стихи, на которые Володя написал песни. Я прочитаю сейчас вам «Песню акына».
Не славы и не коровы,
не шаткой короны земной —
пошли мне, господь, второго,—
чтоб вытянул петь со мной!
Прошу не любви ворованной,
не денег, не орденов —
пошли мне, господь, второго, —
чтоб не был так одинок.
Чтоб было с кем пасоваться,
аукаться через степь,
для сердца, не для оваций,
на два голоса спеть!
Чтоб кто-нибудь меня понял,
не часто, ну, хоть разок.
Из раненых губ моих поднял
царапнутый пулей рожок.
И пусть мой напарник певчий,
забыв, что мы сила вдвоем,
меня, побледнев от соперничества,
прирежет за общим столом.
Прости ему. Пусть до гроба
одиночеством окружен.
Пошли ему, бог, второго —
такого, как я и он.
Я почитаю что-нибудь из новых стихов.
Русская эротика
Падали, хрипя до рвоты, ротные.
Чернозем остался на губе.
Эротическое чувство Родины
Прижимает, милая, к тебе.
И никелированная ересь,
месяцем пошедши на ущерб,
русский эрос — Эрэсэфэсэрос —
поднял в небо молоток и серп.
За границей шепчем, как молитву,
наш нецензурованный словарь.
Дворянин, судимый за Лолиту,
сквозь нее Россию целовал.
Что сегодня называем пошлостью?
Это не свобода сатаны.
Это вопли на соборной площади
потерявшей Родину страны.
Холода черемух приворотные...
Из чужих, заморских пропастей
эротическое чувство Родины
тянет всех в последнюю постель.
Илья Кулин, студент экономического факультета, II курс, Санкт-Петербург: — Андрей Андреевич, каково Ваше отношение к молодежной культуре?
— Молодежная культура — это культура, которая по возрасту не всегда молодежная. Например, культура Курехина — это все-таки молодежная культура. И культура Гребенщикова — это тоже молодежная культура. Сейчас говорят, что поэзия гибнет. Но она совершенно неожиданно «вылезает» откуда-то. Недавно я встретился с певицей Земфирой. У нее удивительно поэтичные стихи, это не просто подтекстовки под музыку, это очень серьезная поэзия. Вот, например: «У тебя СПИД, и значит, мы умрем», — никто до этого поколения так не говорил, это серьезное отношение к проблеме, это понимание того, что с нами творится что-то страшное. Я не знаю, как вы относитесь к Земфире, но считаю, что, рождаясь из рок-культуры, это превращается в серьезную поэзию.
Евгений Таркус, студентка факультета искусств, специальность — режиссура (мультимедиа), I курс, Санкт-Петербург— Андрей Андреевич, рок-поэзия, на Ваш взгляд, существует?
— Конечно. Гребенщиков или Шевчук вообще не играют на Западе, потому что очень трудно перевести их тексты. У них не так сильна мелодика, а важен смысловой акцент; этот смысл трудно донести при переводе. Но это и есть серьезная поэзия.
А. С. Запесоцкий: — Андрей Андреевич, Вы неоднократно говорили и писали, что в момент сочинения стихов у Вас появляется ощущение, как будто бы кто-то чуть ли не извне или свыше Вам их диктует. То же самое мне в Нью-Йорке говорил Иосиф Бродский: у него было ощущение, что стихи появляются неизвестно откуда, они приходят, появляются внутри. Означает ли это, что есть высшая сила, которая помогает сочинять? Ощущаете ли Вы себя посредником между людьми и Богом, и означает ли это, что если Ваши стихи внимательно проанализировать, то можно понять, что от нас хочет Всевышний?
— Это, безусловно, так. Когда мы говорили с Бродским, он как-то умолчал об этом, но ощущение того, что кто-то тебе диктует (я не знаю, Бог или, может быть, иногда дьявол), есть. Ты как передатчик информации. Например, такая строчка: «Питер, Питер, питерпи, терпи, терпи, терпи». Я удивился, откуда это пришло, но это, по-моему, и про всю Россию сказано. Я попытался раскодировать, как мог.
Анатолий Гончаренко, студент факультета искусств, специальность — звукорежиссура, III курс, г. Еманжелинск-2 Челябинской обл.: — Андрей Андреевич, употребляли ли Вы сами когда-нибудь наркотики? Как Вы относитесь к этому? Многие, особенно в творческой среде, считают, что наркотики — это мощный стимул к творчеству и под их влиянием рождаются замечательные произведения. Скажем, в американской культуре, в культуре хиппи такое утверждение в свое время часто встречалось.
— Я пробовал наркотики. Был молодой и глупый — хотелось все испытать. Когда дружил с Алленом Гинсбергом, я даже ЛСД пробовал. Слава богу, что голос, который идет оттуда, остановил, и это не стало у меня рефлексом. Недавно было интервью Пелевина в «Комсомольской правде», он рассказывал, что существует мнение, будто свои романы он пишет под влиянием наркотиков. Я думаю, что «под наркотиком» ничего путного ни у кого не получится. Аллен Гинсберг тоже говорил, что писал совершенно без наркотиков. Поэтому я радуюсь, когда вы говорите, что ваш Университет живет без наркотиков.
Елена Исько, студентка факультета искусств, специальность — искусствоведение, II курс, ш. Надым: — Скажите, пожалуйста, Вы когда-нибудь использовали свой поэтический дар при объяснении в любви девушке?
— Что такое «поэтический дар»? Это ты сам. Когда я говорил о своей любви, я говорил просто какие-то слова, может быть, они не убеждали, не знаю, но я не пользовался поэтическим даром особенно.
Вероника Когут, студентка факультета культуры, специальность — журналистика, I курс, г. Южно-Сахалинск: — Андрей Андреевич, было ли так, что Вы не нравились девушке, а услышав Ваши стихи, она отнеслась к Вам совершенно по-другому?
— Это было.
Вероника Когут: — А Вы не помните, какие это были стихи?
— «Не возвращайтесь к былым возлюбленным». После этого стихотворения я написал «Девяносто процентов любви». Давайте, прочитаю его вам.
В человеческом организме
Девяносто процентов воды.
Так, наверное, в Паганини
Девяносто процентов любви.
Даже если, как исключение,
Вас растаптывает толпа,
В человеческом назначении
Девяносто процентов добра,
Девяносто процентов музыки,
Даже если она — беда.
Так во мне, несмотря на мусор,
Девяносто процентов тебя.
Жанна Серова, студентка факультета культуры, специальность — журналистика, I курс, г. Караганда — Читая свои стихи, Вы испытываете какие-нибудь чувства? Или Вы стараетесь читать их с выражением?
— Знаете, я люблю читать стихи, потому что переживается тот момент, когда ты их писал. Не люблю, когда читают актеры: они делают это с особым выражением, даже Юрский. Я очень люблю, когда он читает мои стихи, но мне не нравится, как он читает Пастернака. Понимаете, есть определенный ритм, когда пишешь стихи. Этот ритм я и пытаюсь донести до публики и испытываю кайф, когда читаю стихи.
А. С. Запесоцкий: — Андрей Андреевич, Пушкин написал: «Веленью божьему, о Муза, будь послушна». Значит ли это, на Ваш взгляд, что Муза может быть «послушна» не только веленью Божьему и что Музой может править антихрист?
— Да, Вы знаете, у этой строчки есть продолжение: «И не оспоривай глупца...» Пушкин поставил здесь многоточие. Конечно, есть стихи, которые впитали какие-то подземные силы, например «Скрым-тымным». Но обычно это, конечно, просветление. Я надеюсь, эта сила — Бог или Космос. Бродского уже не спросишь, но, может быть, это теперь уже он диктует.
Алла Комлева, студентка экономического факультета, I курс, г. Санкт-Петербург: — Есть ли у Вас стихи о маме? Не могли бы Вы прочесть их?
— Если вспомню. Когда читаю их, я волнуюсь.
Мать
Охрани, Провидение, своим махом шагреневым,
сохрани ее хижину —
мою мать — Вознесенскую Антонину Сергеевну,
урожденную Пастушихину.
Воробышко серебряно пусть в окно постучится:
«Добрый день, Антонина Сергеевна,
урожденная Пастушихина!»
Дал отец ей фамилию, чтоб укутать от Времени.
Ее беды помиловали, да не все, к сожалению.
За житейские стыни, две войны и глухие деревни
родила она сына и дочку, Наталью Андреевну.
И, зайдя за калитку, в небесах над речушкою
подарила им нитку — уток нитку жемчужную.
Ее серые взоры, круглый лоб без морщинки,
коммунальные ссоры утишали своей
беззащитностью.
Любит Блока и Сирина, режет рюмкой пельмени.
Есть другие россии. Но мне эта милее.
Что наивно просила, насмотревшись по телеку:
«Чтоб тебя не убили, сын, не езди в Америку...»
Назовите по имени веру женскую,
независимую пустынницу —
Антонину Сергеевну Вознесенскую,
урожденную Пастушихину.
Эти стихи были написаны как-то легко, тоже кто-то продиктовал, вероятно, ангел. Потом были написаны, по-моему, самые длинные и самые короткие стихи в русской поэзии, то есть как бы из тьмы рождается свет и рождается жизнь и так далее. Это происходит так: «Тьмать-матьМатьмать — Мать». В то время их нельзя было напечатать, потому что все думали, это что-то закодированное антисоветское, но что — никто не понимал. У нас был альманах «Метрополь», где они были напечатаны впервые в виде круга, потом в Союзе писателей разбирали нас и говорили: «Явно что-то антисоветское». — «Какие есть варианты?» — «Он сказал, что Родина-мать — это тьма». — «Он хочет нас послать к е...ни матери». Я ответил: «Может быть, но не сейчас же». Стихотворение это высокое, по-моему, философское, и никто лучше не сказал о жизни и смерти: человек уходит в небытие и из небытия рождается: «Тьматьмать-матьМатьматьмать — Мать».
И так по кругу.
Наталья Курчанова, студентка факультета культуры, специальность — социально-культурная деятельность, IV курс, г. Санкт-Петербург: — Андрей Андреевич, какие Ваши главные разочарования в конце XX века и главные надежды на век следующий?
— Разочарований, конечно, много, главное, что мы не знали нашу Россию, когда шли к борьбе за свободу. Мы решили, что если будет свобода — все будет в порядке. Но, кроме свободы, оказалось, полез криминал. Я думаю, что все-таки не сразу (век-то большой), но все это изменится. Было в XX веке и прекрасное. У меня есть такие строчки:
Вот и сгорел в виде спутников,
кровушки нашей отведав,
век гениальных преступников
и гениальных поэтов.
Не будь преступлений века (Гитлера, Сталина, лагерей), никогда в жизни не было бы таких поэтов, как Мандельштам, Пастернак, Ахматова. Видимо, их творчество было альтернативой всему этому.
А. С. Запесоцкий (читает записку): — Согласны ли Вы, что России суждена особая миссия? Покинули бы Вы страну, если бы власти этого потребовали, особенно тогда, когда были конфликты с Хрущевым по поводу Ваших стихов? Что значит для Вас Ваша страна? Поддерживаете ли Вы отношения со своими сокурсниками? Как на их примере Вам видится современная ситуация в России?
— Конечно, ситуация в России сейчас нелучшая, но я как-то сказал уже, что если страна в дерьме, то и ты должен быть с нею. Я не осуждаю тех, кто уехал и сейчас живет там. Некоторые писатели могут быть за рубежом, но сам не могу, потому что ЭТО диктуется мне здесь. Этот кайф происходит только на наших дорожках, в нашем Переделкине, поэтому:
Как спасти страну от дьявола?
Просто я останусь с нею,
врачевать своею аурой,
что единственно умею.
Я думаю, со мной был первый случай в истории, когда поэту сказали: «Выметайтесь к такой-то матери за рубеж», но и тогда я не уехал. Я сказал, что, если уеду, то застрелюсь на границе. Это была не шутка. Я как Пастернак: он же тоже не уехал и даже отказался от Нобелевской премии ради этого. Он был мой мэтр и учитель.
Светлана Стратилова, студентка факультета культуры, специальность — социально-культурная деятельность, II курс, пос. Оржицы Ломоносовского р-на Лен. обл.:— Вы называете Пастернака своим учителем. А кто еще были Вашими учителями?
— Архитектор Павлов. Он был удивительный философ. И другой философ — Мартин Хайдеггер. Я был в Германии, во Франкфурте, он пришел на мой вечер, потом мы с ним всю ночь проговорили. Это был для меня определенный рубеж в жизни. Кто изучает здесь философию, должен знать Мартина Хайдеггера. Это последний философ человечества, наверное, потому что больше таких крупных не было. И Пастернак, и он, и мои любимые женщины влияют на меня.
Марина Штайнле, студентка факультета искусств, специальность — искусствоведения , III курс, г. Санкт-Петербург — Физиологи пытаются экспериментально доказать наличие души у человека и то, что она покидает человека со смертью. Поэты же непрерывно доказывают наличие Бога. Оказывается ли все происходящее приговором атеизму как научному учению? Каково Ваше отношение к религии?
— Мое отношение к религии в генах. Многие члены партии или секретари обкома стоят в церкви со свечками, не зная, в какой руке их держать. У меня вера в генах, потому что мой прапрадед был архимандритом в Муроме, отсюда такая фамилия. Про мои стихи говорили, что это американский модернизм; нет, это — речитативы, идущие от русской православной ритуальной риторики, потому что диктуются свыше.
Светлана Долгова, студентка факультета искусств, специальность — актерское искусство, 1 курс, г. Южно-Сахалинск: — Андрей Андреевич, какое стихотворение, на Ваш взгляд, наиболее точно отражает Ваше ощущение религии, Бога, Космоса?
— Все. Даже те вещи, которые, казалось бы, не имеют отношения к ней. Например, «Тьма, тьма, тьма...» — здесь один предмет переходит в другой, одно состояние — в другое, жизнь — в смерть. Все эти кругометы, к которым я сейчас пришел, — это то, что никто никогда не делал, даже Хлебников, ему не удавалось, он не дожил до этого, хотя, конечно, он это сделал бы. Я вам прочитаю некоторые. Не помню, читал ли я про шаланды?
Шаланда желаний
Шаланда уходит. С шаландой неладно.
Шаланда желаний кричит в одиночестве.
Послушайте зов одинокой шаланды,
Шаланды — шаландышаландышаландыша —
ландыша хочется!
А может, с кормы прокричала челночница?
А может, баржа неоттраханной бандерши?
Нам ландыша хочется! Ландыша хочется!
В трансляции вандала, вандала, вандала
«Лаванда» лавандалаванда не кончится.
А море, вчерашнее рашен, дышало,
кидало до берега связки цветочные.
И все писуары Марселя Дюшана
белели талантливо. Но не точно.
И в этом весь смысл королев и шалавы
последней, пронзающий до позвоночника,
и шепот моей сумасшедшей шаланды, что я не услышал:
«Ландыша хочется...»
Это «Ландыша хочется...» — это и есть Бог. Среди нашего дерьма хочется ландыша.
Анна Джанибекова, студентка факультета культуры, специальность — социально-культурная деятельность, I курс, г. Сургут: — Как Вы относитесь к розыгрышам?
— Вы знаете, когда-то я очень много занимался этим сам. Один раз, когда приехал из Соединенных Штатов, из Нью-Йорка, я привез с собой так называемое «уоки-токи» (переговорные устройства на несколько километров), очень похожие на радиоприемник с антенной. У Виктора Некрасова был день рождения. Это был удивительный, совершенно честный человек, который потом оказался в эмиграции, его выгнали из страны. Он написал «В окопах Сталинграда».
Мы сидели за столом, там был Паустовский, был Славич, очень интересный ялтинский писатель. Было немного скучно. И вдруг Виктор (его звали Вика) мне говорит: «Андрей, давай разыграем их, что-то скучно». Я согласился. Взял свой «уоки-токи», а второй поставили у него на столе. Вика говорит: «Андрей, сейчас будет твое интервью по “Голосу Америки” (я тогда уже запрещенный был), мы сейчас послушаем». И стал крутить приборчик. Я говорю: «Не хочу слушать, эти интервью мне надоели». Ушел, заперся в туалет, достал свой «уоки-токи» и стал имитировать свое интервью, и прежде всего «поливать» всех, кто находился за столом: тот алкоголик, этот невероятный человек, этот вор, в общем, всем досталось.
Вдруг открывается дверь, входит Вика и говорит: «Андрей, может, хватит, пойдем туда». Я вхожу — мертвая тишина. Паустовский стоит: «С этим негодяем я не буду сидеть за столом, он только что пил наше вино, ел наш хлеб, и нас подонками называет». Паустовский ушел. Все меня чуть не убили. И тогда Вика встал и сказал: «Ребята, мы же вас разыграли!» И вдруг Славич: «Ах так, меня разыграли! Вы считаете, что я провинциальный идиот, ведь меня они не упомянули!» Подошел и дал в морду Некрасову. У того до конца жизни остался шрам, а тогда он пошел домой весь в крови. Я решил, что больше никогда не буду никого разыгрывать, потому что иногда это страшно.
Вероника Бондарцева, студентка факультета культуры, специальность — социальная работа, I курс, г. Санкт-Петербург: — Вы не пробовали писать стихи в таких стилях, как поп и рок? Если да, то просьба: прочтите, пожалуйста.
— У меня были и стихи, написанные в ритме рока. Тогда рок был совершенно запрещен в нашей стране, а ребята выходили с гитарами (Высоцкий) и рубили рок: «Рок-н-ролл, общенациональный ром-урод».
Я прочитаю стихи из рок-оперы «Юнона и Авось», это моя любимая рок-опера, но не потому, что моя, а потому что музыка там прекрасная: «достоевский» рок, соединение церковной музыки с роком.
Ты меня на рассвете разбудишь,
проводить необутая выйдешь.
Ты меня никогда не забудешь,
Ты меня никогда не увидишь.
Заслонивши тебя от простуды,
я подумаю: «Боже всевышний!
Я тебя никогда не забуду.
Я тебя никогда не увижу».
Эту реку в мурашках запруды,
это Адмиралтейство и Биржу
я уже никогда не забуду
и уже никогда не увижу.
Не мигают, слезятся от ветра
безнадежные карие вишни.
Возвращаться — плохая примета,
Я тебя никогда не увижу.
Даже если на землю вернемся мы вторично,
согласно Гафизу, мы, конечно,
с тобой разминемся.
Я тебя никогда не увижу.
И качнется бессмысленной высью пара фраз,
долетевших отсюда:
«Я тебя никогда не увижу,
Я тебя никогда не забуду».
А. С. Запесоцкий: — Были времена, когда рок-музыка была под запретом, когда за творчество в стиле рок могли выгнать с работы, устроить и более серьезные неприятности. Андрей Андреевич в ту пору, будучи молодым поэтом, испытывал на себе страшнейшее давление властей. Когда появилась рок-музыка, Андрей Андреевич был человек признанный и титул «поэт» носил так гордо, как, может быть, никто в то время. Именно тогда Андрей Андреевич много сделал, чтобы молодые рок-музыканты и рок-поэты не только не пострадали, но и имели возможность творить. Мне об этом рассказывал Борис Борисович Гребенщиков. Спасибо Вам, Андрей Андреевич.
— Я прочитаю стихи, в которых упоминается Боря Гребенщиков. Их я никогда не читал. Они были написаны, когда я в очередной раз разбился на машине и у меня было четвертое сотрясение мозга. Борис Гребенщиков был тогда в Ленинграде и поставил за меня свечку. Наверное, это и спасло мне жизнь.
Каллы
Неслись лошадиные силы,
неслись без бубенчиков...
Поставь за нас свечку, милый
Боря Гребенщиков!
Когда я очнулся, нагло
решил, что уже в раю,
узнав в склонившемся ангеле
за меня тревогу твою.
Спасая меня из ночи,
дыша из иных начал,
твой ландышевый позвоночник
беззащитнейше проступал.
Машину всю исковеркало.
Ты завтра — другим слабо! —
надменно, как королева,
пройдешь в медицинском жабо.
Смеялась. Не упрекала.
Но страх за тебя возник,
затянутую, как каллы,
в безжалостный воротник.
Елизаветинские прикиды.
Высокие воротники.
Мария Стюарт, берегите
шейные позвонки!
Давайте, я прочитаю что-нибудь еще. «Купание в росе» — это древний русский обычай, когда утром катаешься по росе, очень полезный для здоровья, как говорят.
Купание в росе
На лугу меж двух озер
вне обзора от шоссе,
как катается ковер,
мы купаемся в росе.
Ледяные одуванчики,
исхлеставши плечи все,
ароматом обдавайте!
Мы купаемся в росе.
Все грехи поискупали,
окрещенные в красе,
не в людских слезах — в купавиных,
брось врачей! Купнись в росе!
Принимай росные ванны!
Никакого ОРЗ.
Как шурупчик высоты,
дует шершень от шоссе —
где тут ты? и где цветы?
он ворчит: «Ля фам шерше...»
Милые, нас не скосили!
Равны ежику, осе,
мы купаемся в России,
мы купаемся в росе.
Полосатый, словно зебра —
ну и сервис! — след любви.
Ты в росе, в росе, в росевросевросевро — серва
ландыша не раздави!..
Как приятно на веранде
пить холодное «rosè»...
Вы купаетесь в бриллиантах!
Мы купаемся в росе.
Вы знаете, что Таганка была эпицентром новой русской культуры. Потом она «сникла», Юрий Петрович Любимов был изгнан из страны и стал за рубежом ставить оперы. Сейчас он вернулся и поставил удивительный спектакль «Марат-сад» по Маркизу де Саду. Удивительная молодежная труппа Таганки: они кричат, они танцуют стэп. Вообще Юрий Петрович Любимов сделал первые критические спектакли в стране: «Антимиры», «Берегите ваши лица» для Высоцкого, сделал мои спектакли, и сам писал стихи. У него есть такие строки:
Была у меня девочка —
как белая тарелочка.
Очи — как очко.
Не разбей ее.
Я прочитаю стихи, посвященные ему.
Вы мне читаете, притворщик,
свои стихи в порядке бреда.
Вы режиссер, Юрий Петрович.
Но я люблю Вас как поэта.
Когда актеры, грим оттерши,
Выходят, истину поведав,
Вы — Божьей милостью актеры.
Но я люблю вас как поэтов.
Тридцатилетнюю традицию
уже не назовете модой.
Не сберегли мы наши лица.
Для драки требуются морды.
Таганка — кодло молодое!
Сегодня с дерзкою рассадой
Вы в нашем сумасшедшем доме
решились показать де Сада.
В психушке уровня карманников,
Содома нашего, позорища
де Сад — единственный нормальный.
И с ним птенцы гнезда Петровича.
Сегодня, оперив полмира,
заправив бензобак петролем,
Вы придуряетесь под Лира.
Но Вы поэт, Юрий Петрович.
Сквозь нас столетье просвистело.
Еще не раз встряхнете Вы
нас лебединой песней белой
двукрылой Вашей головы...
То чувство страшно растерять.
Но не дождутся, чтобы где-то
во мне зарезали Театр,
а в Вас угробили Поэта.
Кирилл Петров, студент факультета искусств, специальность — актерское искусство, 1 курс, Санкт-Петербург: — Андрей Андреевич, существуют ли в Вашем творчестве стихи, не известные никому, которые Вы никогда не читали?
— Существуют, но сейчас я их тоже не прочту.
Анна Степаненко, студентка экономического факультета, 2 курс, Санкт-Петербург: — Вопрос, когда-то заданный Вами в стихотворении, обращаем к Вам: «Стихами были или прозой поэтом прожитые дни?»
— Вы знаете, они были стихами, но стихи диктовались то дьяволом, то Богом. Но все это были стихи. К счастью или к сожалению, не знаю.
Денис Кашенев, студент юридического факультета, 3 курс, г. Череповец: — Андрей Андреевич, правда ли, что гениальные люди чаще всего странные?
Я видел немного гениальных людей, но странных видел много.
София Трухина, студентка юридического факультета, 2 курс, Санкт-Петербург: — Есть ли у Вас странности? Вы могли бы их назвать?
— Думаю, если у многих людей спросить, есть ли у них странности, они скажут: «Нет, конечно». Но это видно со стороны. Я не знаю, есть ли странности у меня.
Ирина Вирич, студентка факультета культуры, специальность — социально-культурная деятельность, 2 курс, г. Норильск: — Андрей Андреевич, какая музыка отражает Вашу поэзию?
— Я люблю Хиндемита, Стравинского. Люблю додекафонистов. Но иногда — это Шопен, а из легкой музыки — «Пинк Флойд».
Елена Исько, студентка факультета искусств, специальность — искусствовдение, II курс, г. Надым: — Академик Раушенбах заявлял, и не раз, что в Америке жить не смог бы, так как там нет нашего средневековья. Каково Ваше мнение: важно ли ощущать толщу веков, культуру старых мастеров? Как Вам живется в эпохе нашего средневековья?
— У меня есть такая строчка: «На улице пахнет средневековьем, поэтому я делаю витражи». У нас, конечно, средневековье перемешано и с XXI веком, и с палеолитом, поэтому жить интересно. Раушенбаха я знаю, но не думаю, что он очень любит средневековье, чтобы из-за этого не жить в Америке. Америка прекрасная страна, но там масштаб другой, ритм. Поэтому она дала поэтов XX века, таких как Аллен Гинсберг (Уолт Уитмен нашего времени). В Америке есть поэтические чтения, когда тысячи людей слушают поэтов. Я поеду туда в ноябре, посмотрим, как она изменилась.
Антон Тарасов, студент экономического факультета, II курс, г. Санкт-Петербург: — Что, на Ваш взгляд, нужно сделать в жизни, чтобы в конце жизненного пути сказать: «Да, жизнь прожита не напрасно»?
— Думаю, быть самим собой, найти себя — это единственное, что у нас есть.
Михаил Товбин, студент юридического факультета, IV курс, г. Санкт-Петербург: — Обычно родители говорят, что дети должны быть лучше них. По Вашему мнению, что наше поколение должно сделать, чтобы быть лучше Вашего?
— Честно говоря, не понимаю слово «поколение». Вы — один человек, я — другой. Вы можете быть лучше меня, но поколение?.. Все поколения примерно одинаковы, в них одинаковое число талантливых, идиотов, бандитов. Я думаю, вы можете спасти Россию, потому что ваш прагматизм сейчас проходит и появляется идеализм. Если вы спасете Россию, то вы будете лучше нас. Это прекрасно.
Денис Антонцев, студент экономического факультета, I курс, г. Алматы: — Андрей Андреевич, когда Вы написали свой первый стих и как стихи приходят к Вам? Бывает так, что сразу, или постепенно, и нельзя ли прочесть что-нибудь из Вашего раннего, любимого?
— Первыми стихами было объяснение в любви собаке. У меня была собачка, потом нас разлучили. Это были стихи о разлуке, написанные в стиле романса. В моей книге «На виртуальном ветру» в главе «Первые стихотворения», оно напечатано. Была эвакуация, Сибирь, все матерились, только собачка не умела. Я пытался написать это в прозе, но получились стихи.
Тимур Ястремский, студент факультета искусств, специальность — звукорежиссура, II курс, г. Рыльск Курской обл: — У Александра Блока есть такое стихотворение:
И вновь — порывы юных лет,
И взрывы сил, и крайность мнений...
Но счастья не было — и нет.
Хоть в этом больше нет сомнений!
Пройди опасные года.
Тебя подстерегают всюду.
Но если выйдешь цел — тогда
Ты, наконец, поверишь чуду,
И, наконец, увидишь ты,
Что счастья и не надо было,
Что сей несбыточной мечты
И на полжизни не хватило,
Что через край перелилась
Восторга творческого чаша,
И все уж не мое, а наше,
И с миром утвердилась связь, —
И только с нежною улыбкой
Порою будешь вспоминать
О детской той мечте, о зыбкой,
Что счастием привыкли звать.
Скажите, пожалуйста, Вы тоже считаете, что счастье — это только мечта?
— Оно, конечно, существует. У Блока не было счастья, у него была трагическая судьба. Он был лишен счастья слияния с любимой женщиной, благодаря этому у него удивительные прозрения в другой области. Я думаю, что вам это не грозит.
Юлия Ро, студентка факультета искусств, специальность — актерское искусство, II курс, Санкт-Петербург: — Андрей Андреевич, как протекала Ваша студенческая жизнь, самые яркие впечатления?
— Она была интересная. Я жил двойной жизнью. Я был студентом, у меня были тусовки. Единственное, что я скрывал от моих товарищей, — то, что писал стихи и встречался с Борисом Пастернаком. Это была тайна, которую я не мог доверить никому.
Есть такой режиссер — Александр Митта. Мы поступали с ним в Архитектурный институт. У меня была медаль, и у него была медаль, это означало, что принимают без экзаменов, только по рисунку должен был быть экзамен, а он рисовал гораздо лучше меня. Его настоящая фамилия Рабинович. Митта — это псевдоним. Однажды он подошел ко мне с томиком Пастернака (я Пастернака хорошо знал) и стал мне говорить что-то о стихах, а я так презрительно сказал: «Боже мой, стишки какие-то, ерунда». А потом я увидел список поступивших людей: там была моя фамилия и не было фамилии «Рабинович» — антисемитизм. Через некоторое время мы встретились с ним, мне было неловко, потому что, во-первых, он не поступил, а во-вторых, я ему не доверял, понимая, что он открылся мне, а я нет. Это самое печальное впечатление студенческой жизни, переживание до сих пор осталось. А самое яркое — пожар в Архитектурном институте, когда все к черту сгорело, а мы устали делать диплом и радовались, что это случилось. Все сгорело, и одновременно Россия тоже горела. Я написал стихи об этом, но нельзя было употреблять слово «райком», поэтому я читал «райклубы», все умирали со смеху. Стихи такие:
Пожар в Архитектурном институте
Пожар в Архитектурном!
По залам, чертежам,
амнистией по тюрьмам —
пожар! Пожар!
По сонному фасаду
бесстыже, озорно
гориллой
краснозадою
взвивается окно!
А мы уже дипломники,
нам защищать пора.
Трещат в шкафу под пломбами
мои выговора!
Ватман — как подраненный,
красный листопад.
Горят мои подрамники,
города горят.
Бутылью керосиновой
взвилось пять лет и зим...
Кариночка Красильникова,
ой! Горим!
Прощай, архитектура!
Пылайте широко,
коровники в амурах,
райкомы в рококо!
О юность, феникс, дурочка,
весь в пламени диплом!
Ты машешь красной юбочкой
и дразнишь язычком.
Прощай, пора окраин!
Жизнь — смена пепелищ.
Мы все перегораем.
Живешь — горишь.
А завтра, в палец чиркнувши,
вонзится злей пчелы
иголочка от циркуля
из горсточки золы...
...Все выгорело начисто.
Милиции полно.
Все — кончено!
Все — начато!
Айда в кино!
Ираклий Панавандишвили, студент юридического факультета, III курс, г. Санкт-Петербург: — Андрей Андреевич, скажите, как Вы относитесь к суевериям?
— Я, к сожалению, очень суеверный человек: когда черная кошка перебегает дорогу, я не иду и возвращаюсь, а когда возвращаюсь с полдороги, тогда обязательно смотрю в зеркало.
Ольга Чебуханова, студентка факультета культуры, специальность социально-культурная деятельность, IV курс, г. Мурманск:— Вы сказали, что религия у Вас в генах, но мне кажется, что наследие предков и собственный опыт — разные вещи. Я бы хотела узнать, были ли у Вас в жизни ситуации или моменты, когда Вы вдруг останавливались и говорили себе: «Да, сейчас я точно могу сказать, что Бог на самом деле есть»?
— Вы знаете, Бог есть. После урагана в Москве на Новодевичьем кладбище все было разрыто и уничтожено, и только могила моих родных осталась нетронутой. Это удивительно: вокруг вырваны с корнем деревья, ограды сломаны — и вдруг маленький оазис, где могилы отца, матери и бабушки. Тогда я подумал, что Бог есть, что над могилой благословение.
А. С. Запесоцкий: — Русский язык постоянно меняется: и разговорный, и литературный. Читая Пелевина, мы видим слова, которые употребляет сейчас молодежь. Вы отслеживаете изменения русского языка? Как Вы к ним относитесь, не коробит ли слух? Легко ли неологизмы вливаются в Вашу прозу и поэзию?
— Пелевин здесь не так характерен, больше Сорокин, по-моему. Он употребляет всю эту ненормативную лексику. Но не следует считать, что он должен обязательно писать этим языком. Язык — это изменение психологии. Например, удивительное слово «стеб», раньше такого слова не было, но это очень точное слово, или слово «тусовка». Я расшифровал, что такое «two sovka» по-английски: звучит «ту совка» — «два совка».
Денис Феоктистов, студент экономического факультета, III курс, пос. Оротукан Магаданской обл.:— Есенин писал:
Но и тогда,
Когда во всей планете
Пройдет вражда племен,
Исчезнет ложь и грусть, —
Я буду воспевать
Всем существом в поэте
Шестую часть земли
С названьем кратким «Русь».
Что для Вас значит Русь? Воспевали ли Вы в своих стихах русскую землю?
— Думаю, что только этим и занимаюсь. Сейчас она стала поменьше немножечко, чем шестая часть Земли. Я не люблю это старинное слово «Русь», есть Россия — это современный язык. А Есенин чудный поэт, и «Черного человека» я считаю лучшей поэмой XX века. В «Эрнсте Неизвестном» у меня есть такие строки:
Единственная Россия, единственная моя,
единственное спасибо, что ты избрала меня.
Светлана Олейник, студентка факультета культуры, специальность социально-культурная деятельность, I курс, г. Южно-Сахалинск: — Андрей Андреевич, есть ли у Вас в жизни идеал или кумир? Каким должен быть в Вашем представлении идеальный человек?
— Идеальный человек прежде всего не должен быть идеальным, у него должны быть недостатки, он не должен быть манекеном, не должен быть ангелом. Это живой человек со страстями: с низменными и прекрасными. Таким должен быть идеальный человек.
Наталия Андрианова, студентка факультета культуры, специальность социально-культурная деятельность, I курс, г. Санкт-Петербург: — Кто-то отдыхает с книжкой на диване, кто-то — в ванной с телефоном. Как отдыхаете Вы?
— Я отдыхаю без книжки, без дивана, я просто приезжаю сюда. Завтра поеду в Царское Село, вот там отдохну, «оттянусь» немножечко.
Надежда Красная, студентка факультета искусств, специальность искусствоведение, IV курс, г. Санкт-Петербург: — Современные компьютерные технологии позволяют создавать виртуальный мир, совершенно отличный от реального, существует и возможность там жить. Как Вы считаете, сможет ли виртуальный мир полностью заменить реальность? Смогут ли люди уйти в этот несуществующий мир или все-таки останутся на земле, а этот мир приобретет другие очертания?
— Виртуальный мир, как бы он ни был страшен, никогда не сравнится с тем, что творится сейчас у нас. И думаю, что уйти в него нельзя. К сожалению, нельзя.
Илья Крюков, студент факультета искусств, специальность звукорежиссура, I курс, г. Аксай-2: — Андрей Андреевич, мы уже поговорили о Ваших учителях. Кто Ваши ученики и будущая надежда поэзии?
— Я много говорил здесь, по-моему, в прошлый раз про Искренко, про Парщикова. Сейчас я добавлю еще одно имя — Слава Голованов. Его интересные стихи будут напечатаны в «Знамени». И повторю — Земфира и, конечно, новые формы поэзии, скорее всего, визуальные.
Андрей Романов, студент юридического факультета, V курс, г. Санкт-Петербург — Андрей Андреевич, есть ли что-то, чего Вы боялись раньше, но не боитесь теперь?
— Тогда не то чтобы боялся — время было такое, очень попадало. А сейчас все по-другому: например, ненормативная лексика. Раньше было нельзя, сейчас можно, но не употребляешь, потому что уже все это делают. Поэтому — чего бояться? Сейчас, по-моему, ничего нельзя бояться, но в этом есть «плюс» и «минус», потому что, я думаю, надо бояться Бога.
Наталья Журина, студентка юридического факультета, III курс, г. Санкт-Петербург — Скажите, пожалуйста, как Вы относитесь к тому, что Ваши произведения включают в обязательную школьную программу?
— Мне это не очень нравится, потому что обязательным ничего не должно быть. Что получилось с Пушкиным? Сейчас был его жуткий юбилей. На каждом углу кричали: «Пушкин, Пушкин, Пушкин», — по-моему, это ему очень навредило.
Анна Торлопова, студентка факультета искусств, специальность искусствоведение, IV курс, г. Ухта: — Не кажется ли Вам, Андрей Андреевич, что Петерубург «душит» людей?
—Меня он не душит, потому что я здесь не жил.
Ирина Шульгина, студентка факультета искусств, специальность актерское искусство, I курс, г. Салехард: — Андрей Андреевич, Ваше отношение к войне в Дагестане?
— Любые войны — жестоки, но, по-моему, слава богу, сейчас там все завершается.
Я нашел стихи, которые хотел прочитать. Стихи о Пушкине, написанные во время юбилея. Вы знаете, великое высказывание Гоголя: «Пушкин — это русский человек, который будет через 200 лет». Сейчас наступило то время, 200 лет прошло. Я смотрю, все вы Пушкины, мы — Пушкины, все бандиты — Пушкины, все радостные люди — Пушкины. Вот такие несерьезные стихи я вам прочитаю.
Время поэта
«Пушкин — это русский через двести лет».
Все мы нынче Пушкины. Гоголю привет!
Пушкин не читает в школе Пушкина.
Пушкин отрывается на Горбушке.
Пушкин лопнул банки, как хлопушки.
Кто вернет нам вклады? Может, Пушкин?
Пушкин компенсирует разруху всю —
киндер-сюрпризраком Кондессю.
На спуске, на Васильевском, читают Пушкина.
Царь-пушку изнасиловали пэтэушники.
Пушкин современников учит воровать.
Как баночка с вареньем, укутан Арафат.
Пушкин, параноик, мне помог
отыскать в России пару Твоих ног.
Пушкин Прокуратору подсунул шмару.
Пушкин аккуратно поджег Самару.
Кто спасет от падающих высот?
Может, только Пушкин и спасет.
Тут еще есть вторая часть.
От Москвы до Кушки царят палатки.
Пушкин рекламируется, как прокладки.
Поэты не допущены излить восторг.
Страна торгует Пушкиным — сплошной Пушторг!
Депутат опухший и охрана с ним
тоже, может, Пушкин? Ай, да сукин сын!
Неужели смолкла святая лира?
В прямом эфире поет Земфира.
Влюбленная, кричит про поколенье дрем:
«У тебя СПИД, и значит, мы умрем».
А. С. Запесоцкий (читает записку): — Андрей Андреевич, как Вы относитесь к идее сверхчеловека? Как Вы относитесь к Ницше?
— Ницше — это прекрасно, его соединили с Гитлером, но ничего общего он с ним не имеет. Это сверхчеловек, это горние, олимпийские вершины духа. Я плохо отношусь к суперменам. И к сверхчеловеку, потому что это слово слишком часто использовалось тоталитарным режимом: «мы — героическое поколение». Думаю, люди не должны быть сверхлюдьми, тогда они будут людьми. Человек должен быть прежде всего человеком.
Сейчас я прочитаю стихи, которые посвящены моему выступлению в зале «Октябрьский» в прошлом году. Отец Богдан мне рассказал, что на том месте, где сейчас «Октябрьский» зал, раньше стояла греческая церковь, она была снесена во времена Хрущева, но до сих пор остался фундамент. В этом противоречие: с одной стороны, нельзя снести зал, но, с другой стороны, постройка на мощах — это кощунство. Я прочитаю стихи «Октябрьский».
Четыре тыщи душ мерцают вроде мошек.
Смущает странный свет
наш нищенский общаг.
Четыре тыщи лиц я обдаю, как мойщик.
Читаю на мощах.
Читаю на мощах времен кардиограмму.
Шаги мои трещат
от радиации погубленного храма.
Мы строим на мощах.
Построен на мощах Октябрьский зал концертный.
Рыдает валторнист.
Фундамент сохранив,
снес Греческую церковь
Хрущев — волюнтарист.
При имени глупца ты нос смешливо морщишь.
Зал искристый, как брют.
Скажу я проще — будущие мощи
священнодействуют.
Живых, как трупы, топчем мы сегодня.
Любой кумир — мишень.
Неужто трудный путь наш в Преисподнюю
мощами вымощен?
Кощунствует попса. Беретта женщин мочит.
«Ширяйтесь натощак!»
Но освещают нас смущающие мощи.
Читаю на мощах.
Александр Сергеевич просит, я не могу отказать ему, прочесть строки из поэмы «Берегите заик». Есть такая поэма, где заики упоминаются в философском смысле. Поэма имеет неожиданный ритм, в русской поэзии не было такого.
Урны заикаются: за! за!
Битлы заикаются: е-е!
Лебедь заикается: еб! еб! еб!
Зайцев заикается в ателье.
Музыка мучается: му-му.
Банки заикнулись: нули, нули.
Россия демократию симули...
Иконы заикаются на Христе.
XX век заклинился на букве х...
Месячные задерживаются за янвраль.
Ура задерживается в руднике.
Мы подзадержались по дорожке в Ра
Ра содержится в языке.
Тампакс заикается: там, там.
Пушкин в майском жужжит жу.
Где же ваши души, Оте и Ма?
Ду находится в языке.
Хаос мне выдавливает глаза.
Я за
Инженер Заикин
не рожден великим.
Он сказал «За Роди... — но война закончилась —
и ну!»
(начали новую войну).
Поднят тост: «за Ста... — но не стало кормчего.
Он мечтал о пончо, но стоял за пончиками.
Он сказал «япо...», но не нашли Япончика.
Он сказал: «Мавро...» Ему ответили: «МММ».
Он не за импичмент.
Сноб, но не тряпичник.
Очень мазаичен
инженер Заикин.
В уикенд оттягивался.
Что для всех уикенд,
на квартал растягивал
для себя Заикин.
Взял билет на Зыкину — попал на «Титаника».
Говорят Заикину: «Ваше место занято».
Был в любви он сдержанный. Умирали женщины.
Начинал при Брежневе, а кончал при Ельцине.
Бабушка Заикина, она же его внучка,
была киноактрисой. Жил сладко, как тянучка.
Умер после дринка. Полетел он на небо.
Говорят Заикину: «Ваше место занято».
В ад спустился, хныкая.
«Бронь для членов саммита, —
говорят Заикину, — Ваше место занято».
Возвратился заново к нам он, горемыкам.
У нас живет он, Аника — инженер Заикин.
А. С. Запесоцкий: — Андрей Андреевич, я все-таки тоже прочту стихи. Под Вашим влиянием в зале начинают писать такие строчки:
С неба спускались достойные дерзкого
И возносились уставшие жить.
В зале звучали стихи Вознесенского:
«Дети, учитесь сегодня любить!»
Дорогие друзья, я хотел бы от вашего имени поблагодарить Андрея Андреевича за сегодняшнюю встречу. Я уверен: эта встреча далеко не последняя в стенах нашего Университета.
— Спасибо за то, что вы пришли. Я прочитаю вам на прощание стихи про «черный» книжный рынок. Это было в городе Ахматовой.
Книжный бум
Попробуйте купить Ахматову.
Вам букинисты объяснят,
что черный том ее агатовый
куда дороже, чем агат.
Кто некогда ее лягнули,
как к отпущению грехов —
стоят в почетном карауле
за томиком ее стихов?
Попробуйте на небосводе
купить звезду или закат.
Не купите «Дружбу народов»,
когда в ней Юра и Булат.
Все реже в небесах бензинных
услышишь журавлиный зов.
Все монолитней в магазинах
сплошной Массивий Муравлев.
Страна поэтами богата,
но должен инженер копить
в размере месячной зарплаты,
чтобы Ахматову купить.
Страна желает первородства.
И, может, в этом добрый знак —
Ахматова не продается,
не продается Пастернак.
И еще я прочитаю небольшое стихотворение «Мани».
Фирма... Мани, мани, мани, мани, мани,
мани —
нема, нема, нема, нема, нема, нема,
нема — нема.
Вложив дома — нема, нема, нема, нема,
нема, нема,
мани, мани, мани, бля, мани, мани, мани.
Мани, четыре мани, бля, мани, мани, мани,
мани,
мани, мани, мани — тюрьма, из-за дерьма.
Мани, мани, мани, мани, мани, мани, мани,
мани,
мани, мани, мани — нема.
Мое пожелание: чтобы у вас никогда не было «нема», а остальное все было
1 сентября 1999 г.